Неточные совпадения
А подле гордо-стыдливой, покойной подруги спит беззаботно человек. Он
засыпает с уверенностью, проснувшись, встретить тот же кроткий, симпатичный взгляд. И чрез двадцать, тридцать лет на свой
теплый взгляд он встретил бы
в глазах ее тот же кроткий, тихо мерцающий луч симпатии. И так до гробовой доски!
Чем больше
засыпало нас снегом, тем
теплее становилось
в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили
в колокола и отпевали покойников. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился
в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12 часов.
Отправились домой
в 11 часов. Старухи и дети так и
заснули в лодках; хорошо, что запасено было много
теплой одежды, зато остальные говорили безумолку, и на всех шести яликах не было перерыва шуткам и смеху.
«Вдруг ударило солнце
теплом, и земля за два дня обтаяла, как за неделю;
в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам
в реку бросился или сунул кто — не дознано пока. Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него не добились. Максим держит руки за спиной и молчит, точно
заснул; глаза мутные, зубы стиснул.
Измученный последними тревожными днями, я скоро
заснул на новой подушке, которая приятно пахла
в вонючей казарме сосновой коркой… А такой роскоши — вытянуться
в тепле во весь рост — я давно не испытывал. Эта ночь была величайшим блаженством. Главное — ноги вытянуть, не скрючившись спать!
—
Засыплет, такая сила! Половина второго теперь… без пяти минут половина.
Засыплет, брат!.. Ты вот теперь
в трактир пойдёшь,
в тепло, а я тут до шести часов торчать должен… Гляди, сколько тебе навалило на ящик-то…
Измученный бессонными ночами, проведенными на улицах, скоро он
заснул, вытянувшись во весь рост. Такой роскоши — вытянуться всем телом,
в тепле — он давно не испытывал. Если он и спал раньше, то где-нибудь сидя
в углу трактира или грязной харчевни, скорчившись
в три погибели…
— Извините, почтеннейший! — отвечал хозяин. — Не смею положить вас почивать
в другой комнате: у меня
в доме больные дети —
заснуть не дадут; а здесь вам никто не помешает. Холода же вы, господа военные, не боитесь: кто всю зиму провел на биваках, тому эта комната должна показаться
теплее бани.
Он часто даже
засыпал между
теплыми шершавыми полотенцами, прежде чем мисс Бликс успевала уложить его
в постель, обтянутую вокруг сеткой и завешенную кисейным пологом с голубым бантом на маковке.
И, старательно запахнувшись, так чтобы
тепло меха нигде не пропадало даром, а везде — и
в шее, и
в коленях, и
в ступнях — грело его, он закрыл глаза, стараясь опять
заснуть.
Молодой сон был нашим спасеньем
в этом долгом пути. Убаюкиваемые неровной дорогой, ленивой трусцой лошадей, позваниваньем бубенцов и однообразием картин, мы проводили большую часть времени
в полузабытьи.
Засыпая иной раз при свете тусклой вечерней зари и просыпаясь темною ночью под шипенье легкой метели, я часто терял границу между сном и действительностью. Сны порой бывали
теплые и яркие, как действительность, холодная действительность походила на кошмарный сон.
Дав слово вскорости повторить свое посещение, гости наконец удалились; приветливые взоры Эмеренции сопровождали их до самой столовой, а Калимон Иваныч вышел даже
в переднюю и, посмотрев, как проворный слуга Бориса Андреича закутал господ
в шубы, навязал им шарфы и натянул на их ноги
теплые сапоги, вернулся
в свой кабинет и немедленно
заснул, между тем как Поленька, пристыженная своею матерью, ушла к себе наверх, а две безмолвные женские личности, одна
в чепце, другая
в темном платочке, поздравляли Эмеренцию с новой победой.
И отошел от земли бог Ярило… Понеслися ветры буйные, застилали темными тучами око Ярилино — красное солнышко, нанесли снега белые, ровно
в саван окутали
в них Мать-Сыру Землю. Все застыло, все
заснуло, не спал, не дремал один человек — у него был великий дар отца Ярилы, а с ним и свет и
тепло…
Ашанин торопливо сдал вахту и почти побежал вниз
в свою каюту. Быстро раздевшись, он вскочил
в койку, юркнул под одеяло и, согревшийся, охваченный чувством удовлетворенности
тепла и отдыха, вполне довольный и счастливый, начал
засыпать.
С
теплом большая истома стала разбирать его у костра. Но он боролся с дремотой.
Заснуть на берегу
в глухом месте было рискованно. Кто знает, тот же беззубый мужичок мог вернуться и уложить их обоих топором.
—
Заснула опять, и снова он мне пригрезился. Снилось мне, что идем мы с ним цветистым лугом, утро будто бы летнее, раннее, на мураве-траве и на цветах еще роса не высохла, поляна далеко, далеко расстилается, и идем мы с ним уже давно, и я притомилась. «Сем-ка присядем», — говорю я ему. Выбрали мы местечко, уселись, солнышко так хорошо пригревает, кругом все
тепло да радостно, вдруг, вижу я змея большая-пребольшая вокруг него обвивается и
в горло ему жало впускает, я как вскрикнула и опять проснулась…
— Да кое-как я ее опять успокоила, ребеночка она сама уложила на диван, с полгода ему, не более — девочка, крикнул он, да так пронзительно, что сердце у меня захолодело… она его к груди, да, видно, молока совсем нет, еще пуще кричать стал… смастерила я ему соску, подушек принесла, спать вместе с ней уложила его, соску взял и забылся,
заснул, видимо,
в тепле-то пригревшись… Самоварчик я соорудила и чайком стала мою путницу поить… И порассказала она мне всю свою судьбу горемычную… Зыбина она по фамилии…
— Отдохла, как снегом ее я вечор потерла, да
в тепло внесла, глазки открыла, на постели, на моей, а потом опять
заснула, родненькая, и вся
в испарине,
в рубаху я ее
в свою завернула, так ночью меняла, хоть выжми. А теперича, на рассвете, встала, сбитню попила, лопочет. Сказала, что зовут ее Аленой, на шее крестик деревянный висит махонький.
Бабушка Роховна, не видя для себя
в этом ничего, кроме прибытка, согласилась. Пизонский, пользуясь теми часами, когда наигравшиеся дети
засыпали, натаскал на бабушкин двор мешком глины, вымазал чулан самым тщательным образом, напихал
в подполье земли, сложил крошечную печурку и, наконец, спокойно крякнул и сказал детям: ну, теперь вам, пташки, будет
тепло, не замерзнете.
Но, к счастью, все мучения человеческие имеют конец, — и это терзание Керасенки кончилось, — он
заснул, и ему снилось, будто его жена взяла его за шиворот и перенесла на хорошо ему знакомую
теплую постель, а когда он проснулся,
в самом деле увидел себя на своей постели,
в своей хате, а перед ним у припечки хлопотала, стряпая клепки с сыром, его молодцеватая Керасивна.
Но читать и
в этот раз не мог и скоро с книгою
в руках
заснул на широком и мягком диване, последним воспоминанием унося с собою
в сон картину снежного и мертвого мира, еле тронутого карандашом, чувство покорной затерянности
в безбрежности его снегов и одинокого
тепла от моего маленького защищенного крытого уголка.
Припечет нерачителей
теплое солнышко, найдет на них дрема сладкая, и они тихо
засыпают в своем импровизированном клубе.